У каждого из тех, с кем это чудо случилось, была своя история личной встречи с верой — как правило, личной, потому что семейного христианского воспитания лишены были почти все. Я не раз слышала от художников и музыкантов рассказы о том, как с ними произошло что-то вроде личного призвания, личного обращения. «Вдруг стало видно далеко вокруг». Открывалось какое-то совершенно новое пространство, головокружительное и неисчерпаемое, становились слышны другие смыслы. Это была жизнь, увиденная
в другом свете, в другой динамике: и ее настоящее, и прошлое, и будущее. Увиденная так, как это описано в последней строфе «Гефсиманского сада» Бориса Пастернака:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Только под этим ветром могла возникнуть такая глубокая и драматичная, большая образность. «Столетья поплывут из темноты» — вместо плоского и тесного существования, которое предлагала человеку официальная культура. Вместе с верой являлись и новая свобода, и новая сложность, и новая глубина.
Я думаю, очень справедливо, что в первом концерте цикла прозвучат «Восемь духовных песнопений» Николая Каретникова, посвященные памяти Бориса Пастернака. Вероятно, именно у Пастернака в романе «Доктор Живаго» и особенно в стихах из романа этот новый ветер впервые повеял с такой силой и коснулся многих. Многих? В общем-то да. И это при том, что прочитать запретный роман (издан он был только
в 1988 году) можно было только в самиздате, — и за чтение и хранение романа можно было дорого поплатиться. Но ветер остановить невозможно; «человеческий пейзаж» пришел в движение.