Валентина Кропивницкая. Без названия. 1964
Бумага, карандаш. 58x43. Частная коллекция
Бумага, карандаш. 58x43. Частная коллекция
ДРУГОЙ ВЕТЕР
ОЛЬГА СЕДАКОВА
Я не буду говорить долго, чтобы не откладывать нашу встречу с музыкой, и начать я хочу стихами французского поэта и драматурга Поля Клоделя:
Когда поднимается ветер, все мельницы крутятся, как одна.
Но есть другой ветер: Дух, который гонит перед собой
народы и племена
И который после длительного затишья встает и треплет
человеческий пейзаж до окоема!
Мысль во всех концах земли вспыхивает, как солома!
Но есть другой ветер: Дух, который гонит перед собой
народы и племена
И который после длительного затишья встает и треплет
человеческий пейзаж до окоема!
Мысль во всех концах земли вспыхивает, как солома!
Что-то похожее однажды случилось у нас в стране. Трудно сказать точно, когда поднялся этот «другой ветер», который «гонит перед собой народы и племена»: вероятно, в конце 1950-х годов. Он поднялся
в стране победившего — как тогда полагали, окончательно и бесповоротно победившего — атеизма. Он коснулся не всех — может быть, даже совсем немногих. Но какие это были люди, какие авторы. Это были композиторы, чьи сочинения мы услышим в задуманном цикле концертов «Musica Sacra Nova. Духовная музыка из бывшего СССР». Это были прекраснейшие художники, поэты, прозаики, мыслители. Я не буду сейчас перечислять имен. Однако того, какие мельницы — клоделевскими словами — завертелись под этим ветром, какие огни мысли вспыхнули, современники, к сожалению, не могли ни увидеть, ни услышать, ни прочитать. Плоды этого вдохновения еще долгие годы оставались (да во многом и теперь остаются) неисполненными, невыставленными, неопубликованными. Антирелигиозная цензура была очень чуткой —
и малейшее веяние Другого мгновенно пресекалось. «Другое» опознавали сразу; для этого даже не требовалось прямо упоминать запретные имена из Священного Писания или богослужений. Что тут говорить
о musica sacra в строгом смысле, то есть о музыке на богослужебные и евангельские тексты.
В этом пробуждении было что-то в самом деле чудесное: его как будто не только не должно было, но и не могло произойти после нескольких поколений, прошедших беспощадную атеистическую индоктринацию, на выжженой земле религиозной культуры и традиций. И, что важно, все это происходило при действующем категорическом запрете на любые так называемые «религиозные» темы.
в стране победившего — как тогда полагали, окончательно и бесповоротно победившего — атеизма. Он коснулся не всех — может быть, даже совсем немногих. Но какие это были люди, какие авторы. Это были композиторы, чьи сочинения мы услышим в задуманном цикле концертов «Musica Sacra Nova. Духовная музыка из бывшего СССР». Это были прекраснейшие художники, поэты, прозаики, мыслители. Я не буду сейчас перечислять имен. Однако того, какие мельницы — клоделевскими словами — завертелись под этим ветром, какие огни мысли вспыхнули, современники, к сожалению, не могли ни увидеть, ни услышать, ни прочитать. Плоды этого вдохновения еще долгие годы оставались (да во многом и теперь остаются) неисполненными, невыставленными, неопубликованными. Антирелигиозная цензура была очень чуткой —
и малейшее веяние Другого мгновенно пресекалось. «Другое» опознавали сразу; для этого даже не требовалось прямо упоминать запретные имена из Священного Писания или богослужений. Что тут говорить
о musica sacra в строгом смысле, то есть о музыке на богослужебные и евангельские тексты.
В этом пробуждении было что-то в самом деле чудесное: его как будто не только не должно было, но и не могло произойти после нескольких поколений, прошедших беспощадную атеистическую индоктринацию, на выжженой земле религиозной культуры и традиций. И, что важно, все это происходило при действующем категорическом запрете на любые так называемые «религиозные» темы.
У каждого из тех, с кем это чудо случилось, была своя история личной встречи с верой — как правило, личной, потому что семейного христианского воспитания лишены были почти все. Я не раз слышала от художников и музыкантов рассказы о том, как с ними произошло что-то вроде личного призвания, личного обращения. «Вдруг стало видно далеко вокруг». Открывалось какое-то совершенно новое пространство, головокружительное и неисчерпаемое, становились слышны другие смыслы. Это была жизнь, увиденная
в другом свете, в другой динамике: и ее настоящее, и прошлое, и будущее. Увиденная так, как это описано в последней строфе «Гефсиманского сада» Бориса Пастернака:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Только под этим ветром могла возникнуть такая глубокая и драматичная, большая образность. «Столетья поплывут из темноты» — вместо плоского и тесного существования, которое предлагала человеку официальная культура. Вместе с верой являлись и новая свобода, и новая сложность, и новая глубина.
Я думаю, очень справедливо, что в первом концерте цикла прозвучат «Восемь духовных песнопений» Николая Каретникова, посвященные памяти Бориса Пастернака. Вероятно, именно у Пастернака в романе «Доктор Живаго» и особенно в стихах из романа этот новый ветер впервые повеял с такой силой и коснулся многих. Многих? В общем-то да. И это при том, что прочитать запретный роман (издан он был только
в 1988 году) можно было только в самиздате, — и за чтение и хранение романа можно было дорого поплатиться. Но ветер остановить невозможно; «человеческий пейзаж» пришел в движение.
в другом свете, в другой динамике: и ее настоящее, и прошлое, и будущее. Увиденная так, как это описано в последней строфе «Гефсиманского сада» Бориса Пастернака:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Только под этим ветром могла возникнуть такая глубокая и драматичная, большая образность. «Столетья поплывут из темноты» — вместо плоского и тесного существования, которое предлагала человеку официальная культура. Вместе с верой являлись и новая свобода, и новая сложность, и новая глубина.
Я думаю, очень справедливо, что в первом концерте цикла прозвучат «Восемь духовных песнопений» Николая Каретникова, посвященные памяти Бориса Пастернака. Вероятно, именно у Пастернака в романе «Доктор Живаго» и особенно в стихах из романа этот новый ветер впервые повеял с такой силой и коснулся многих. Многих? В общем-то да. И это при том, что прочитать запретный роман (издан он был только
в 1988 году) можно было только в самиздате, — и за чтение и хранение романа можно было дорого поплатиться. Но ветер остановить невозможно; «человеческий пейзаж» пришел в движение.
Михаил Шварцман. Иература. 1970
Доска, холст, темпера. 100х75
Коллекция Музея AZ
Доска, холст, темпера. 100х75
Коллекция Музея AZ
Дальнейший путь, духовный и творческий, шел у каждого по-своему: кто-то стал церковным человеком, кто-то встретил священника, который ему помогал в этой новой жизни. У Николая Каретникова это был отец Александр Мень, у Альфреда Шнитке — отец Николай Ведерников, который сам был консерваторским музыкантом по первому образованию и писал духовную музыку. Вокруг отца Николая собирались художники и музыканты. Арво Пярт встречал своих духовных наставников в монастырях. Были и те, кто оставался в стороне от церковной среды, от прямой конфессиональности и жил в своей духовной атмосфере, напряженной и вдохновенной, как Александр Вустин.
То, что создавали эти композиторы, никак не было музыкальной археологией, благочестивой стилизацией или возвращением к некоему древнему канону. Они не думали отказываться от своего языка, а говорили они на новом и еще малоизвестном (и тоже полузапретном) у нас языке музыки ХХ века. В этом парадоксальном соединении новейших форм и вечного духовного опыта возникал новый образ веры, какой, может быть, не бывает в благополучные религиозные времена.
Это движение в нашем искусстве и в нашей мысли до сих пор очень мало замечено и обдумано. Ему не найдено названия. «Религиозным возрождением» называют теперь нечто другое: всеобщий приход в уже разрешенную церковь, а это было явление совсем другого рода.
Я очень рада, что сегодня и здесь мы находимся в самом начале открытия этого важнейшего движения, до сих пор не увиденного и не услышанного широким кругом слушателей и читателей. Я надеюсь, что проект Musica Sacra Nova продолжится, и мы услышим другие значительные сочинения, рожденные в том же порыве другого ветра. Всей душой благодарю тех, кто взял на себя труд вынести на свет и продолжить это движение.
То, что создавали эти композиторы, никак не было музыкальной археологией, благочестивой стилизацией или возвращением к некоему древнему канону. Они не думали отказываться от своего языка, а говорили они на новом и еще малоизвестном (и тоже полузапретном) у нас языке музыки ХХ века. В этом парадоксальном соединении новейших форм и вечного духовного опыта возникал новый образ веры, какой, может быть, не бывает в благополучные религиозные времена.
Это движение в нашем искусстве и в нашей мысли до сих пор очень мало замечено и обдумано. Ему не найдено названия. «Религиозным возрождением» называют теперь нечто другое: всеобщий приход в уже разрешенную церковь, а это было явление совсем другого рода.
Я очень рада, что сегодня и здесь мы находимся в самом начале открытия этого важнейшего движения, до сих пор не увиденного и не услышанного широким кругом слушателей и читателей. Я надеюсь, что проект Musica Sacra Nova продолжится, и мы услышим другие значительные сочинения, рожденные в том же порыве другого ветра. Всей душой благодарю тех, кто взял на себя труд вынести на свет и продолжить это движение.
